Мы всегда жили в мифологизированном обществе. Официальная идеология и пропаганда создали мифы об Октябре, о Гражданской войне, о партии, о Ленине, о Сталине, о врагах народа, о коллективизации и индустриализации, об армии, которая будет воевать на чужой территории и малой кровью, о коммунизме к восьмидесятому году, о нашем дорогом Леониде Ильиче, о Продовольственной программе, о бедности и нужде трудящихся в мире капитала… Но рядом с официальной мифологией существовала и неофициальная — «интеллигентский фольклор» (термин мой. — Ю.Б.). Это звучит как «жареный лед»: интеллигенция никогда не занималась устным творчеством — она писала романы, стихи, письма, дневники. Но с установлением диктатуры выражать свои мысли на бумаге стало занятием опасным. И устный рассказ оказался единственной неподцензурной, трудно контролируемой и гибкой формой сохранения и передачи информации. Конечно, и за разговоры тоже можно было поплатиться. Кто не слышал анекдота: «За что сидишь?» — «За язык: анекдот рассказал. А ты?» — «За лень: услышал от товарища анекдот и думаю — завтра схожу. А товарищ не поленился…» И все же потребность осмыслить происходящее была сильнее страха, и люди рассказывали и слушали анекдоты, не думая о последствиях. Из этих разговоров возникал неортодоксальный образ эпохи.
Мифы — альтернативный документам источник исторического знания, может быть, не всегда доподлинный, но всегда более обобщенный и концептуальный. Мифы не претендуют на достоверность. Отравил ли Сальери Моцарта? По всей вероятности, нет. Это всего лишь легенда. Однако насколько беднее была бы культура, если бы этой легенды не существовало: мы лишились бы мирового художественного образа зависти, гениальной маленькой трагедии Пушкина.
Исторические анекдоты принадлежат миру художественному, а не миру собственно историческому. Событие художественного мира говорит не о действительно случившемся, а о случившемся по вероятности. Но недаром основатель кибернетики Норберт Винер утверждал, что информация о вероятном более ценна, чем информация о действительном, потому что проявляет суть действительного. Так, например, известно, что великий актер Мочалов, простудившись дорогой, умер в Москве. Молва же говорила, что он замерз в поле, как ямщик. И в этой красивой легенде правды жизни больше, чем в реальном событии. Легенда, творящая по вероятности, более достоверна, чем жизнь, творящая по случайности.
В каких-то случаях реальный факт точно отражен в историческом анекдоте, в других между анекдотами и реальностью существуют ножницы. К мифам следует относиться по принципу: хочешь верь — хочешь не верь. Но нельзя забывать, что именно по мифам «Илиады» Шлиман сумел отыскать Трою. Так и исторические анекдоты дают возможность восстановить жизнь, не сохраненную документами.
Центральное место в интеллигентском фольклоре занимают исторические анекдоты: короткие остросюжетные, часто смешные рассказы о реальных исторических деятелях и знаменательных событиях, а также устные воспоминания известных или бывалых людей. Исторические анекдоты существовали и раньше. Например, их любили Пушкин и Мицкевич, и даже сам термин «исторический анекдот» принадлежит Пушкину. Но лишь в наше время они выполняли такую важную историческую задачу и стали целым пластом культуры.
Судьба мифов была более счастливой, чем судьба печатного слова тех лет, поскольку в них ничто не лакировалось ни внутренним редактором автора, ни редактором издательства. В преданиях и анекдотах разворачивается художественная реальность, соотносимая с действительностью, но не тождественная ей. Неискаженное знание истории не может сложиться без обращения к устной памяти народа: лишь взаимопроверка письменных документов и устных преданий дает объемное и точное видение.
По преданию, артист Геловани, исполнитель роли Сталина в кино, умер через два года после его смерти — день в день, 5 марта 1955 года, в состоянии нервного расстройства: ему казалось, что тело Сталина в Мавзолее начало портиться и что его — Геловани — убьют и положат исполнять посмертную роль вождя. Я воспринимаю это предание как метафору — мертвый хватает живого. Действительность же была иной, и в ней был свой исторический смысл: Геловани умер в год ХХ съезда, в день рождения Сталина (21 декабря 1956 года). И предание, и факт говорят об одном и том же: о силе зла, воплощенной в тоталитаризме.
Интеллигентский фольклор жил и в хрущевскую оттепель, и в брежневскую застойную пору, жив он и сейчас. Культура бережлива. Возникшая как средство преодоления цензуры, культурная форма в отсутствие цензуры не исчезает, а сохраняется только как художественное средство. Так было с эзоповым языком, так стало с интеллигентским фольклором.
Эта книга мозаична. Подобно разноцветным кусочкам смальты составляющие книгу миниатюры разнохарактерны. Среди них есть и смешные, и трагические, и просто информативные, и претендующие на философское обобщение. Они расположены в примерно хронологической последовательности с некоторой допустимой погрешностью. Все же коллекция устных рассказов — не историческая хроника. Эта книга по замыслу автора — занимательное чтение, в ненавязчивой и нескучной форме дающее альтернативное (не по документам) представление об истории нашего Отечества в XX веке.
Можно облагородить лицо власти. Говорят, можно даже сотворить социализм с человеческим лицом. Можно при помощи грима, наложенного на лицо политика, или при помощи фоторетуши убрать с его лица рябинки и оспинки, злые складки у губ. Но нельзя отрегулировать молву, отредактировать предания, изменить исторические анекдоты.
