Дожила до понедельника

«Города и годы» (1973 год)

Я приехала в Москву и продолжила съемки в кино. Были «Открытие», «Вариант Омега»… И «Города и годы» — по автобиографическому роману Константина Федина. Запускался режиссер Зархи, к которому я очень уважительно относилась, помня его фильм «Люди на мосту», который видела очень давно. И потом все-таки «Анна Каренина».

Он пригласил меня на разговор и сразу предложил:

— Давайте почитаем сцену, вы читали сценарий?

— Да. Но я пришла к вам с вопросом.

Двухсерийный фильм. Герой — Игорь Старыгин, в первой серии он в Германии, и героиня — Барбара Брыльска, а во второй серии — Сибирь и уже моя героиня. Я говорю Зархи:

— Я не очень понимаю, почему вот эта сибирская девушка и вдруг я? Вы мне объясните, пожалуйста, какая она, как вы ее видите?

А он вверх пальчик поднял:

— Она такая стра-а-анная.

Очень многое объяснил. Я стала читать сцену. Он периодически перебивает:

— Да, да, нет, ну, она же вот такая стра-а-анная.

На второй репетиции то же самое. Я предупредила ассистента по актерам:

— Галя, я больше не хочу на репетиции ходить. Я не понимаю, чего он хочет и не чувствую этой роли как своей. Ты как-нибудь объясни ему, что я не буду играть в этом фильме.

На следующий день она звонит:

— Ир, я не могла сказать, что ты не будешь сниматься, я сказала, что ты не хочешь приходить на репетиции, потому что ничего не понимаешь. Был такой скандал! Так что сегодня будь добра…

Я пришла. Опять то же самое. Но он уже нервничает, а я опять не понимаю и тоже нервничаю. Вышла и сказала Гале:

— А теперь извини, пожалуйста, причины ищи какие хочешь, чтобы было удобнее тебе, чтобы ты не пострадала, но сниматься я не буду, даю тебе гарантию.

И ушла. К Александру Григорьевичу Зархи я больше не заходила, мы с ним уже попрощались. Встала в очередь на такси прямо у Мосфильма. И мужчина сзади меня спрашивает:

— Вам в какую сторону?

— На Ленинский.

Он улыбается и говорит:

— А вы знаете, Ирина, я оператор у Зархи в фильме «Города и годы», и насколько я сейчас слышал, вы решили отказаться.

— Да, я отказалась.

— В таком случае я вам сочувствую. Он уже, наверное, около сотни актрис перепробовал, но никто не отказывался. А вот оттого, что вы отказались, он вас под землей найдет.

— А вас как зовут?

— Александр Княжинский.

— Очень приятно.

Подъезжает такси. Я открываю дверцу и спрашиваю:

— Домодедово?

— Садитесь.

Оператор говорит:

— Вот это метод!

Я как раз получила за какой-то другой фильм деньги. Приехала в аэропорт и стала выбирать, где у меня больше всего друзей. Наткнулась на ближайший рейс в Тбилиси. Купила билет, села в самолет, а уже на месте сказала:

— Ребята, меня надо спрятать, чтобы никто даже под землей не нашел.

Мы повеселились в тот день, вкусно поели, а на следующее утро меня отвезли в Боржоми, там покатали на кораблике, даже купальник мне приобрели, и устроили в цековскую гостиницу, где мне в номер приносили речную форель. Я три дня прожила как на самом лучшем курорте в мире, как мне показалось, хотя курортов я тогда еще не знала.

И на четвертый или пятый день в номере раздается телефонный звонок, и я слышу голос ассистента по актерам Гали Бабичевой:

— Ира, ты хочешь меня до психушки довести? Считай, что я уже там! Немедленно приезжай! Позвони, какой рейс. Проба сразу.

Я даже в ответ сказать ничего не могла. Как можно найти в маленьком курортном городочке в цековской гостинице? Я позвонила друзьям:

— Ребята, меня надо отправлять, плохи там дела.

И в Москве прямо из аэропорта меня на Мосфильм, не переодевая, в джинсах и рубашке, только какой-то пучочек сделали на голове, и в кадр. Дали текст. Без партнера, крупным планом. Так я попала в этот фильм.

А дальше я нормально работала только благодаря Княжинскому, как впоследствии я узнала, это один из самых лучших наших операторов. После такого опыта я всегда прибивалась к операторской группе, и не только потому, что от них зависит, как тебя снимут, а просто они все время в работе, там не кофеечков, не до посплетничать. И если совет или пожелание, то очень четкие.

А на этом фильме мы подружились просто насмерть, потому что Зархи давал мне такую пластику, как в немом кино: вот я узнаю, что мой возлюбленный, который не умеет стрелять, рвется в бой, и я, как птица, начинаю махать руками, голова у меня мотается от стены к стене…

Я тихо подходила к Саше Княжинскому, и он мне шепотом говорил:

— Первый дубль делай, как он тебе сказал, а потом проси последний дубль, актерский. И знай, что я буду снимать наездом на лицо твой крупный план. Ничем там не крути. Только глаза.

Я делала птицу, потом отчаяние, потом изнеможение. А в результате просила актерский дубль. Чего он никак не мог понять: зачем каждую сцену мне нужен актерский дубль?! Но он не имел права отказать — мы с ним договорились об этом. Тот же Княжинский меня предупредил:

— За тебя борются, поэтому поставь условие, что ты будешь просить актерский дубль, и чтобы он тебе давал эту возможность. Это не такая уж большая милость.

При монтаже Зархи, человек очень талантливый, но очень эмоциональный, забывал все свои странные пожелания на съемочной площадке и брал Сашины дубли. Я на всю жизнь запомнила эту работу втихаря с оператором.

Потом у нас была натурная съемка на Валдае. Я туда приехала со своей собакой Блейки, это тибетский терьер и немножко двортерьер. Чудная добрая лохмушка, черная с проседью. А это 73-й год. На Валдае два больших магазина — гастроном и универмаг. В универмаге чешские чайники и еще что-то. А в гастрономе — пустой зал: отдел бакалеи закрыт, мясо, рыба, молоко — закрыт. И маленький предбанник, где продают сигареты, спички, а самое главное — огромный стеллаж с алкоголем. Но там Шартрез! Это зеленый ликер, о котором я только читала. Наполеон, Камю! Коньяк. Какие-то невероятные напитки. А из еды — плавленый сырок.

Я ездила в Москву на озвучание фильма «По собственному желанию». И в Москве друг Княжинского провожал меня с большими сумками, а на Валдае меня с этими продуктами снимали. Все очень радовались моим поездкам. Правда, закончилось тем, что однажды Зархи меня не отпустил, а там уже нужно было сдавать фильм, и вызвали артистку, которая меня переозвучила. Ужас!

Зато на Валдае все было замечательно. Саша Княжинский работал виртуозно. Он говорил:

— Пройдите, пожалуйста, мизансцену.

Мы проходим мизансцену, он только пальцами щелкает, на своем языке что-то объясняет осветителям: так, так, так…

— Теперь пройдите еще раз. Ирочка, встаньте вот сюда. Надо подправить. Все. Актеры свободны. Печерникова, завтра, пожалуйста, не к семи, а к девяти часам.

То есть на меня уже не надо ставить свет с утра. Потому что пока его ставят, грим плывет, глаза краснеют. А еще есть привычка снимать сначала общие планы, а укрупнение в конце съемочного дня, когда тебя припудрили раз тридцать, глаза усталые. Княжинский говорил:

— Пожалуйста, пройдите мне общую сцену. Александр Григорьевич, посмотрите, сделайте замечания.

Зархи смотрит, делает замечания. А дальше размечают — укрупнение здесь, здесь и здесь. Идет съемка крупных планов. А потом уже все остальное. Вот это профессионализм. Благодарность моя бесконечна.

Хотя Княжинский был с трудным характером, с очень острым языком, мог довольно зло пошутить, но настолько талантливый и любящий свою профессию человек. Это удивительная встреча на всю жизнь.

— Вот тебе нравится «Адам и Ева»?

— Очень.

— А это снимал другой, но такой же потрясающий оператор Гоша Рерберг, потом к ним подтянулся Паша Лебешев, царство им небесное. Еще жив Вадим Юсов.

Возвращение в театр

Мне позвонили с Малой Бронной, и директор театра пригласил на разговор. Эфрос все еще работал там режиссером, не главным, очередным… И директор сказал:

— Здесь ваш любимый режиссер, ну, у него, естественно, Ольга Яковлева, но вы нам нужны.

Я объяснила, что у меня какие-то обязательства все-таки остались перед театром Маяковского, поэтому я сначала туда пойду, чтоб это было по-человечески. Гончаров встретил меня криком:

— Ну что, на Бронную приглашают!

А он был главным режиссером Бронной до Маяковки, то есть ему донесли в ту же секунду. Я пять минут потратила на дорогу от одного театра до другого.

— Я вам дам Малую Бронную! Вот вам лист и ручка.

— И что?

— Заявление!

Я написала заявление и вернулась в театр Маяковского.

— Вы как-то обмолвились, что чуть не забрали заявление, когда услышали, как на репетиции Гончаров кричит на Гундареву.

— Ничего я не забирала. Я увидела на сцене Наташу Гундареву и Володю Ильина, тех, которых я не знала. И услышала, как Андрей Александрович жутко совершенно с ними обращается. У меня просто мысли были: а может, зря я? Но потом вспомнила, что на меня он никогда не кричал. Просто обидно стало за актеров.

— Так он же и раньше на всех кричал, кроме вас разве что.

— Но я отвыкла от этого, поэтому болезненно отреагировала. Ну, думаю, что он потом получил свое за это. От него ушел Евгений Леонов. Наташа Гундарева стала любимой актрисой в народе, и он уже не мог выступать, уже он прислушивался к ней. Володя Ильин тоже ушел. Сашка ушел.

— Какой?

— Мой, Соловьев. То есть Андрей Александрович за свое получал. Очень болезненные удары.

— Уходили из-за его обращения?

— Я не допытывалась. Саша ушел по другой причине. Гончаров ему много наобещал, но не выполнил. Он ему обещал «Ромео и Джульетту», где в роли Джульетты буду  я. А я про это узнала от Саши гораздо позже. Саша ушел, потому что его в театре использовали только как хорошо двигающегося, темпераментного, взрывного артиста. А так ничего особенного он не сыграл.

— И куда ушел?

— В Детский театр, где очень много стал играть. И начал сниматься.

— Вам родители что-нибудь сказали по поводу вашего расставания со Збышеком?

— Они никогда не вмешивались в мои дела. Наверное, переживали. А может быть, радовались, что вернулась.

Но вернулась я уже в другой театр. Те спектакли, в которых я репетировала, уже давно шли и с большим успехом, а у меня начался период не могу сказать что интересный. Но за все надо платить.

Все говорили тогда про сургутскую нефть. И Рустам Ибрагимбеков, талантливый очень человек, написал пьесу «Неопубликованный репортаж» — про Салманова, который открыл нефть в Сургуте и супротив всех шел, доказывая, что она там есть, а потом это стало крупнейшим месторождением. Саша Лазарев играл главного героя. Я — любимую женщину.

В постановке участвовали Наташа Гундарева с Сашей Фатюшиным, Вовка Ильин, Игорь Костолевский, Миша Филиппов. Хороший состав. И Гончаров очень заразительно репетировал.

Потом был спектакль про Чили — «Интервью в Буэнос-Айресе». Эти спектакли я называла «к датам». Потом я начала грустить.

— Гончаров от вас отвык?

— Нет, он мне просто все время якобы в шутку припоминал: вот если б были здесь, сейчас бы играли «Трамвай Желание», «Дети Ванюшина»… Но все равно любил. И я его очень любила.

— А «Два товарища» из репертуара ушли?

— Да. Войнович подписал письмо в защиту кого-то, и спектакль закрыли.

Чехов

Мне позвонил Саша Кириллов, актер Маяковки. Очень славный, мы его звали Гурвинок, с огромными грустными глазами, длинный, с тонкими пальцами, очень интеллигентный. И сказал:

— Мы уже второй год репетируем с Сашей Пашутиным и с замечательным режиссером Георгием Соколовым, но у нас ушла актриса.

— А что репетируете?

— «Рассказ неизвестного человека» Чехова.

Я его помнила, потому что сильный очень рассказ.

— А как вы?

— Скучаю. Хочу хорошую классику.

И я начала репетировать в «Рассказе неизвестного человека». Работали мы очень интересно, как сумасшедшие. И у меня дома, и у Жоры, режиссера, дома. И в мастерской какого-то художника, и в ЖЭКе его друга. Потом мы периодически с Жорой расставались, и два несчастных Саши бегали, пытались нас помирить. Он талантливый очень, но сю-сю ля-ля ему не дадено, и хоть я его очень любила, но иногда находила коса на камень. Он говорил на повышенных тонах. Естественно, я уходила. Потом мирились.

Спектакль получился на редкость, как говорили, удивительный. Гончарову кто-то донес, что я работаю налево. И когда у нас был прогон в Доме актера, он первый акт в щелочку смотрел. В антракте он вошел и говорит:

— Я тут слышу знакомый голос. Зачем вам по чужим залам мотаться? У нас в театре есть малая сцена. Это серьезная работа, давайте…

А мы год-то точно работали, да ребята до меня еще репетировали. Пол сезона ушло на то, чтобы вместо наших декораций — ширмы, стола с двумя стульями и кресла — сделать настоящие. А еще костюмы, свет… И в результате зимой мы выпустились. Два раза сдавали спектакль. Один раз Гончарову, второй раз уже представителям из министерства.

Несколько раз сыграли. А потом Гончаров меня вызвал и сказал, что пожарники закрыли малый зал. Мы жутко переживали. Соколов даже уехал в Казань ставить спектакль. А потом я смотрю: как странно, пожарники закрыли зал, а «Характеры» по Шукшину в постановке Гончарова идут, «Третья ракета» — на военно-патриотическую тему — тоже идет. Получается, пожарники закрыли только наш спектакль! Но уже прошло время. Все внутри перегорело, только головешки остались.

— О чем был спектакль?

— Встречаются бывший якобы террорист и дворянин. У дворянина была любовница. Он ее бросил, когда она ждала ребенка. И террорист забыл про свою миссию, влюбился в эту женщину, увез в Италию. И сначала все говорил ей про свои политические мотивы, а на самом деле безумно любил. Короче, она взяла и отравилась. И вот встречаются террорист и дворянин, и выясняют отношения: ты убил, не ты убил… А в их воспоминаниях возникаю  я. Пашутин играл террориста, Кириллов — дворянскую кровь.